СВЯТЫЕ, МИСТИКИ И ЗЛОДЕИ ПЕТЕРБУРГА

Главный текст жизни Иванова - это его дневник. Он вел его с юношеских лет (от времени "первой любви") и до начала ленинградской блокады. Самоанализ здесь - очень жесткий.

В личности автора дневника видны ощущение призванности и признание собственной греховности, беспомощности.

Главная боязнь - стать "куклой-пустышкой", боязнь осквернить святыню. Самое уничижительное слово в самообличение: "сочинитель".
Тот, кто не живет, а все "сочиняет".

О строгости к себе свидетельствует, например, такая запись 1911 года: " 12 января. Не знаю, что со мной. Такой упадок сил духа, что просто ах! Пропади пропадом. Скверно, душа немеет. Я нашел себе название "Мистический кокет""

Чрезвычайно важна для понимания самоощущения Иванова и его повседневного "исповедничества" запись от 17 февраля 1907 г. (это, как постоянно у Иванова, не просто дневниковая запись, но набросок статьи):

"С тяжелым чувством я выступаю в защиту того, что защищаю. И тяжело мне от ощущения тяжести глядящих на меня тяжелых взглядов, негодующих справедливым негодованием. Говорю негодующих справедливым негодованием, ибо тот, кем кажусь я, хоть слово одно промолвивший в защиту Церкви и имени Бога, достоин всякого человеческого негодования, и негодование на него справедливо.

Вот почему тяжело человеку в наше время говорить о Боге, о Христе и о Церкви Его, ибо в наше время Церковь не стала ли перед самим Богом местом всякой мерзости людской и не осталось ли место святое ныне пустым и преиспол всякою мерзостью.

Знаете, до того опозорило Церковь господствующих имя свое, что и разговаривать о попах и о Церкви считается нынче делом пустым, ненужным, ибо и попов и Церковь почитают за ничто, и если они есть, то есть как ничтожное, как нечто такое, о чем и разговаривать-то не стоит, ибо известно, что это дрянь.

Свою "миссию" петербургский мистик видел в пробуждении в людях детской веры и любви к Богу. В Великую среду 1904 года он записал прямо на улице (по-розановски) и потом в храме:

" 24 марта (Театр Улица)

Я бы хотел быть той силою, которая рождает жажду Боговидения, Богослышания.
У нас равнодушие к Богу царит, оттого мы и не хот его глазами видеть, ушами слышать.
И слышал я молитву в себе великую и кто научил меня ей?

Блаженные плачущие, ибо счастлив тот, кто может еще плакать, а не глуха пустота душу захватыв его. Блаженн кроткие, ибо кто же ныне кроток.

К эсхатологической теме в Дневнике примыкают зарисовки из петербургских впечатлений.

Так, в одной из ранних тетрадей появляется небольшая сценка, которую можно было бы по-блоковски назвать "Страшный мiр" (но Блок, заметим, гораздо позже всмотрелся в лик этого "страшного мiра" и, может быть, не без помощи своего друга). Для Иванова - это "апофеоз" Петербурга-Вавилона.

"21 марта . Возвращаясь сегодня из Университета, я видел на Семеновс плацу своего рода апофеоз. Было дело днем, весенн погода. небо довольно холодное с облаками, но синева видна, все-таки весенняя.

А на плацу лужи, лужи и грязь топкая с ухабами от нерастаявшего снега.

По плита от Николаевской, нелег проехав здесь бегов, ехал извозчик, "шашкой" как-то описывая вензеля, а на извозч 2-ое фабричны мальчиков лет 15-и 16-и пьяные, бледные, болезнен на вид в одних пиджачках, и у них на коле девочка лет 8-и бледно-зеленистая как-то одутловатая, пьяная и песни пела. Вот оно"

Петербург для Иванова - город Всадника. (Или Всадников - это и Медный Всадник, и Всадники Апокалипсиса.

Этой теме посвящено единственное более или менее известное произведение Иванова - его этюд "Всадник. Нечто о городе Петербурге"

"Беда! Земля стареет. И может, современное желание насладиться земным есть лишь последний порыв, как порывы женщины, чувствующей приближение своей старости, когда уже никто не возьмет ее, если бы даже она стала просить взять. Взгляды переменились. Полу дали свободу, потому что пол почувствовал осень свою. И муха перед сном кусается. И это страшно. И Взгляды переменились, стали более свободны, свободнее стало полу, но страшно в это свободе, и признак старости близко мира. Умер великий Пан, да, умер, Господи"

А вот как заканчиваются неоконченные воспоминания о Блоке:

"И вот золотой корабль солнца неизменно у меня подплывал к Городу, "сидящему на водах многих реки Невы и ее протоков, вливающих в море". Город "Всадника" (Медного). Ночь и Зори, изменяя цвета, преображают Всадника в образы четырех Всадников Апокалипсиса, а город - в жену блудницу, сидящую на водах многих. Тайна города в наводнениях открывается. Это тайна Демона, летящего на недвижном скакуне, и жизнь города в снах тревожных его и двойника его, безумного Евгения, сидящего на мраморном льве"

Источник:
Oльга Фетисенко. "Из дневника "петербургского мистика"